Именем закона. Сборник № 2 - Игорь Гамаюнов

Матерый вскользь оглянулся на старика. Вот тоже проблема! Этот анахронизм куда девать? С собой не потащишь, да и проку от него… Но верный барбос, просто на улицу выкинуть жаль, да и человек ты все же, Матерый, помнишь, как в зоне еще мальчишкой возле него очутился — старого вора, с авторитетом, с властью по тем временам непререкаемой… Тут бы, согласно логике, прилепившись к нему, отправился бы ты вместе с ним под откос со всей рухлядью блатной морали и законов, но от природы был мудр старичок, дальновиден, завидным чувством современности обладал, мимикрии, желанием выжить, а потому и сам от гнилых устоев отказался и его, волчонка, уберег — кормил, пестовал и умного волка в нем взрастил — чтобы потом возле него же на старости и кормиться — пусть крохами, но надежно… Так и вышло. Получает Акимыч зарплату, несколько тысчонок на черный денек скопил, жильем обзавелся, и теперь в самый раз пристроить его швейцаром в хорошее заведение, вручив одновременно кое-какую сумму, чтобы укрепить бюджет старика на случай все того же черного дня.

Чай был крепок. Старик не жалел заварки — очевидно, сказывалась тюремная привычка… Матерый, сплюнув, долил в чашку кипятка, надкусил бутерброд с толстым ломтем пресной баночной ветчины.

— Акимыч, — позвал негромко.

Припадая на хромую ногу, изувеченную автоматной пулей при попытке побега из лагеря, старик вошел в кухню.

— Акимыч, — Матерый увлеченно жевал, — придется нам вскорости расстаться. Сыграна игра, на отдых пора, на дно, а на нем знаешь как отлеживаться: друзья по прошлому — без надобности, стремно.

— Спалился, значит, — угрюмо молвил старик, громоздко усаживаясь на изящную кухонную табуреточку.

— Не спалился еще, но тяжело в природе, грозу ощущаю близкую. — Матерый сел к нему вполоборота, уставившись взглядом в пол. — Дачу продаю. Не хочу, душой болею, но — надо…

— Дно-то… надежное, мутное? — глухо спросил старик.

— Э… — болезненно покривился Матерый. — Кто ж знает? Вроде… Ну да ты мне тут не советчик, о другом давай толковать… Жилье в городе у тебя есть, на работу тебя приткну. К надежным людям, на хорошее место — и не Христа ради, и не бедным родственником… Теперь. Сколько денег надо, скажи? Вообще — какие проблемы? Без связи будем, а я не хочу, чтоб…

— Вот чего боялся я, Лешка… — Старик надсадно закашлялся. — Вот чего… Надеялся я… крепко надеялся: на верные ты стежки вышел, с большими людьми отношения заимел, — ну, думал, пронесет… Машка тут появилась — ладная деваха, уважительная. Ну, мечтал в дедах походить…

— Приметный ты больно дед, в том и беда, — сказал Матерый откровенно горько.

— Точно. Не набиваюсь. Ну, а срок-то какой набрал?

— Выше крыши. И еще раз. И еще раза два. А то и вовсе со счета собьешься. Астрономию в самый раз изучать… чтобы, по Млечному гуляя, не заблудиться.

— Сегодня отрываешься? — Старик встал.

— Да нет… Так, готовлю тебя, чтоб по чести…

— Ясно. — У двери Акимыч обернулся. Сказал: — Денег не надо. Или пусть они залогом станут — те, что дать хочешь. Залогом, что навестишь еще, не забудешь. Ты ж мне сын, Лешка… Беда в пахане твоем: вор я был, вором и остался, хоть пятнадцать лет уже не грешу. А тебя жизни научить не мог, не знал я ее, жизнь. А когда узнавать случай сподобился, поздно было, мозги уже закаменели в дерьме… Так что не серчай на меня, хотя… из-за меня же все это…

Он еще постоял у двери — спиной к Матерому, будто размышляя о чем-то… Сгорбленный, с палкой под мышкой, разведя локти рук, неловко засунутых в карманы пиджака. Затем ушел.

Матерый поднялся в спальню. Грустно усмехнувшись, оглядел тщательно заправленную стараниями старика кровать…

Переоделся. Из погреба взял три бутылки коллекционного вина, балык. Сегодня в последний, вероятно, раз он ехал в гости к Хозяину. Для разговора, в котором вино и балык ничегошеньки не решали. Как бы только за издевку не принял Хозяин эти гостинцы… Он бы, Матерый, такому вот визитеру за его новости балык навроде кляпа в пасть заправил, а бутылками — по башке! В ответ на соблюдение правил хорошего тона…

И вдруг возникла надежда: что, если не все проиграно? И ни к чему Акимыча было дергать, и самому мучиться, и к Хозяину ехать, нервы трепать обоим… Если не так и страшно все? Бывают же нераскрытые преступления… Глянь, да и закроют прокуроры провисшее дело, и он дела закроет, вообще — мир и дружба с этим охотящимся за ним миром…

Нет. Он не страус, прячущий головенку с куриными мозгами в теплый песочек от опасности. Он — волк, опасность упреждающий, чующий само ее рождение, и обманывать себя не вправе. Его природа против безмятежности и иллюзии, против достоинства и инстинкта. Пусть волчьих, но таким бог создал… А люди все довершили. В соответствии с тем, что положено свыше.

Или детство виновато? Вряд ли… А если и да — какая разница, он уже ни о чем не жалеет. Он уже привык… Так.

На Ваш запрос сообщаем:

Житель г. Баку Гаджиев А. Т. убил на глазах у свидетелей своего напарника по браконьерскому промыслу осетровых, в чем сразу же сознался, явившись в органы милиции. Убийство мотивировал сильным душевным волнением, ответом на глубокое оскорбление. После вынесения судом приговора об исключительной мере наказания опроверг свои показания, заявив, что убийца — его дядя Султанов И. И., который воспитывал его с детства и в доме которого он проживал. За ложное признание в убийстве дядя заплатил ему полмиллиона рублей, гарантировав досрочное освобождение из колонии, где Гаджиев якобы будет находиться на привилегированном положении, что подтверждалось ему компетентным официальным лицом, также склонявшим Гаджиева к самооговору. Следствие велось поверхностно, недобросовестность свидетелей не вскрылась, что привело к судебной ошибке.

После ареста Султанов И. И. признался в совершенном убийстве. Далее следствием установлено: Султанов — глава преступной группы, имеющей мощные плавсредства, оригинальную снасть, огнестрельное и холодное оружие. Балычно-икорный цех, в котором производилась обработка осетровых туш, добытых браконьерскими способами ловли, был замаскирован под филиал судоремонтного завода на побережье. Как утверждает Султанов И. И., убийство браконьера он совершил в ответ на попытку шантажа со стороны последнего, нанеся ему пять ножевых ран. Официальное лицо, подтверждавшее Гаджиеву гарантии Султанова и покровительствовавшее действиям преступников, покончило жизнь самоубийством. Свидетели, давшие ложные показания, предварительно подверглись убедительным угрозам об убийстве их в случае неповиновения и противостоять Султанову И. И. не могли.

Колечицкий Л. А., чье фото опознали и Султанов и Гаджиев, снабжал преступные элементы в г. Баку дефицитными промышленными и продовольственными товарами, реализовавшимися на черном рынке города. Также Колечицкий Л. А. скупал икорно-балычную продукцию, перепродаваемую им неустановленным адресатам.

Согласно показаниям Султанова, действиями Колечицкого Л. А. руководило неизвестное лицо, заинтересованное в промысле осетровых, расширявшее масштабы промысла и обеспечивающее браконьеров необходимой снастью, в том числе покрышками от шасси «Ту-154». По описанию Гаджиева — это невысокий, коренастый блондин с серыми глазами, физически развитый, лет сорока, одет изысканно, держится уверенно, неулыбчив, строг… Фоторобот «блондина» высылаем.

…— Этот блондин… контактировал только… с упомянутым официальным лицом?

— С ним, лишь с ним! Его спроси! Его, шакала, он меня подбивал… Риба, сказал, давай, большим людям надо! От самолет колеса достанут, мотор от «Чайка» для лодка, дизель…

— Вы показали, что этот человек очень развит физически… Как вы в том убедились?

— Что убедились — сплошной мускул, видно. Одын платформа без шасси в море затащит!

— Вы утверждаете, что «блондин» просто подставлял Колечицкого как якобы самостоятельного скупщика икры и рыбы?

— Да. Рэфрижратор приехал… грузим, после — до свидания…

— Рефрижератор?

— Э, для отвод глаз рэфрижратор! В военный часть тут же, в Азербайджан, а дальше самолет… Туркмения через море, Грузия через гора… Милиция гонится, а как милиция в военный часть попасть? У КП солдат с автомат, проход командир запретил… Где командир? А нет командир, занят, политико-воспитательный работа ведет… Пока с военной прокуратур связь, самолет улетел…

Когда появилась у него эта кличка — Матерый? Он уже и забыл… Вспоминая себя прежнего, сравнивая и оценивая через призму опыта разочарований устремления и поступки юности, он, как бы ни пытался, не находил никакой разницы в своей былой и нынешней духовной сущности, мироощущении и решениях. И с горечью сознавал, что всегда поступал единственно для себя возможно, приемлемо и верно. Но почему с горечью? Потому что верными или же выверенными были поступки по отношению к тем или иным обстоятельствам жизни; он ловко проводил контрприемы, не упуская ни одного нюанса направленной против него атаки, реагируя на нее мгновенно и безошибочно, но вот подняться над обстоятельствами или минуть схватку — не умел. Он всегда шел напролом сквозь стены, неспособный преодолеть их на каком-либо взлете. Но мечта и тоска об этом неведомом ему способе покорения бытия и судьбы через прыжок, полет глодали, точили, унижали, как сильную птицу, лишенную крыльев. А если, часто спрашивал он себя, я просто родился в курятнике, где перышки повыщипывали, прежде чем чувство крыла осозналось? Кто ответит?